В октябре 1990 г. США прекратили оказание Пакистану военной и экономической помощи, заставив Исламабад заново пересмотреть перспективы своего развития с учетом проблемы национальной безопасности в быстро меняющемся мире. Вывод советских войск из Афганистана означал для Пакистана прекращение действия статуса «прифронтового» государства. Это обстоятельство совпало по времени с распадом СССР и появлением Центральной Азии как самостоятельного геополитического и рыночного пространства. Перед Исламабадом открывались захватывающие перспективы по решению стратегических проблем, вытекающих из присущих Пакистану недостатка географической глубины и дефицита материальных ресурсов.

В декабре 1991 г. во все новые государства региона была направлена делегация, возглавленная министром иностранных дел Сардаром Асефом Ахмед Али. Пакистан установил дипломатические отношения со всеми пятью республиками региона и подписал «Меморандум о взаимопонимании» и двусторонние совместные декларации по обмену в области культуры, образования и экономики, каждой из стран были предложены долгосрочные кредиты от 10 до 30 миллионов долларов.[1]

К апрелю 1992 г. Пакистан начал работать над огромным количеством проектов с Узбекистаном, Таджикистаном и Казахстаном. На традиционных геополитических границах между Центральной, Юго-Западной и Южной Азией обозначились новые коммуникационные возможности, открывающие дорогу для возникновения «более великой Центральной Азии» или «нового Ближнего Востока»,[2] причем, не только для Пакистана. Целый ряд государств, среди которых были США и Великобритания, Франция и Германия, Италия и Южная Корея, Сингапур и Япония, Саудовская Аравия и Израиль, вступили в новую «Большую Игру». «Центральная Азия — это старая идея, приобретающая жизнь не только в Пакистане, но также в мусульманском мире за пределами Ближнего Востока, включая китайский Синьцзян. Процесс восстановления старых культурных, исторических, религиозных и коммерческих связей, и как бы труден он не был, уже пошел, возможно, более всего в Пакистане, как государстве, находящимся в центре этих регионов».[3]

Центральноазиатские республики получили самостоятельность, имея высокоразвитые человеческие ресурсы и неплохой уровень экономического и социального развития, особенно по сравнению со многими странами региона, относившимися к категории развивающихся. Однако годы советской власти привели к созданию интегрированного общегосударственного комплекса, основанного на общих энергетических источниках, транспортных коммуникациях, единой экономической политике. Разрыв внутрисоюзных экономических связей сделал рыночное пространство новых центральноазиатских республик свободным для новых внешних участников, и главным фактором успеха в продвижении на этот рынок становилось развитие новых коммуникаций.

Пакистан мог обеспечить новым государствам выход к морю: до портов Карачи, Пасни и Гвадар от границ центральноазиатских государств около тысячи миль. Но продолжавший воевать и после падения режима Наджибуллы Афганистан закрывал Пакистану доступ в Центральную Азию.

В ноябре 1995 г. министр иностранных дел ИРП Сардар Асеф Ахмад Али заявил о том, что приоритетным направлением внешнеполитического курса Пакистана отныне является развитие всесторонних отношений с государствами Центральной Азии. Это была первая публичная декларация новых приоритетов, практическая реализация этой концептуальной внешнеполитической линии началась значительно раньше. Многие из ее сущностных характеристик позволяют предположить причастность Вашингтона к формированию уже самой концепции.

Еще в 1992-1993 гг. в Исламабаде прорабатывалась концепция «совместной ответственности» (т.е. раздела сфер контроля) Пакистана и Узбекистана за безопасность центральноазиатского региона. Важнейшим элементом этой стратегии предполагалось установление контроля над двумя региональными конфликтами: Узбекистана — над таджикским, а Пакистана — над афганским. Речь шла, прежде всего, о стремлении взять под контроль все ключевые транзитные дороги в постсоветскую Центральную Азию и Китай. В случае реализации этой стратегии Пакистан получал бы возможность существенно воздействовать на развитие всех стран региона, по сути являющегося пиком известной «дуги нестабильности» Збигнева Бжезинского. С точки зрения предполагавшейся стратегии, талибы должны были действовать в районе афганского Бадахшана аналогично тому, как Пакистан уже действовал в индийском Кашмире. Уже были сформированы инженерные группы для проектирования новой железной дороги, которая должна была соединить Карачи и Центральную Азию. Для окупаемости и жизнеспособности такая дорога должна была проходить и через Кашмир, а потому-то первым последствием взятия талибами Кабула логически должно было стать масштабное обострение ситуации в Кашмире. Движение талибов, возглавляемых пакистанскими генералами, к афганско-таджикской границе должно было стать первым направлением пакистанской политики в Центральной Азии, Кашмир автоматически становился вторым [Kargil 1999. Pakistan's Fourth War for Kashmir. New-Delhi: The Institute of Defense Studies and Analyses. — Knowledge World, 1999. — P. 38-39. См.также: Warikoo K. Central Asia and Kashmir. A study in the context of Anglo-Russian rivalry. New-Delhi: GIAN PublishingHouse, 1989. — P.91-93, 102].

Весной 1996 г. Пакистан заручился поддержкой в вопросе о Кашмире президента Азербайджана Гейдара Алиева, одновременно обещая помощь жертвам карабахского конфликта в размере миллиона долларов, а также предоставление своих солдат в состав международного миротворческого контингента, который в то время предполагалось сформировать для отправки в регион карабахского конфликта. В тот же период обмена визитами и заверениями во «взаимной поддержке» США заявили о том, что поставят Пакистану оружие на 370 миллионов долларов: формально представлялось, что оружие необходимо главному региональному стратегическому союзнику США для защиты от Индии на востоке и Ирана на западе.

Для успешного продвижения в Центральную Азию Пакистану было необходимо установление влияния на Таджикистан, географически наиболее близкий к Пакистану. Однако сохранявшееся и в определенной мере усиливавшееся доминирование в Таджикистане России не позволяло решить эту задачу, оказываясь в противоречии с уже оформившимся альянсом между пакистанскими правительственными структурами — с одной стороны, и движением «Талибан», поддерживавшим наиболее радикальные сегменты Объединенной таджикской оппозиции — с другой. Установление контроля над Бадахшанско-Синьцзянским направлением откладывалось на неопределенное время.

В итоге, приоритетным среди коммуникационных проектов был избран так называемый «трансафганский», подразумевавший строительство газопровода и автодороги по маршруту Кушка—Герат—Кандагар—Карачи с возможным продолжением в Индию. Реализация этого проекта требовала установления контроля над Афганистаном. Вспоминая о своих встречах в 1992-1994 гг. с пакистанскими политиками, афганский генерал Исмаил Хан рассказывал: «Я встречался с премьер-министром Беназир Бхутто в Туркмении. Пакистанский министр внутренних дел, Насрулло Бабар, очень часто приезжал в Герат. … Все эти переговоры были сосредоточены на вопросе о нашем одобрении проектов трубопроводов, железной дороги, которые соединили бы Пакистан с Туркменией через Герат и Кандагар. Они в качестве жеста доброй воли даже посылали караван с продуктами, которые были распределены по афганским провинциям Гильменд, Кандагар и Герат. Другая объединенная пакистанско-туркменская команда, занимавшаяся ремонтом шоссе Герат-Кандагар, также вела переговоры со мной. Переговоры были сосредоточены на вопросах восстановления дорог и продления трубопровода и железной дороги… В связи с этим… Махмуд Местири [Mahmoud Mestiri], миротворец из ООН, и его помощник Чарльз Сантос, который позже стал должностным лицом в DeltaOil, часто упоминали о некой потребности в «мирной силе», которая помогла бы восстановить мир в стране. Через некоторое время я начал поднимать вопрос о характере этой «нейтральной мирной силы», о том, кто же составляет ее? Он [посол Местири] сказал, что мирная сила — это некая группа афганцев, о которой мы узнаем в свое время, когда обе конфликтующие стороны согласятся на мирные переговоры… Я думаю теперь, что это и была та самая сила, о которой они говорили, которая потом обернулась тем, чем обернулась…» [Azadi Afghan Radio. — 2000. — April, 29. — V.1. — URL: http://www.afghanradio.com].

В сентябре 1994 г. Кабул посетил Сардар Асеф Ахмед Али, проведший переговоры с Гульбетдином Хекматиаром и отдельно — с Бурханутдином Раббани и Ахмадшахом Масудом. Он проинформировал афганских лидеров о планах строительства транспортной магистрали по маршруту Карачи-Кандагар-Герат-Кушка. Министр предложил для обеспечения ее безопасности создать подразделения из выпускников медресе, находящихся на пакистанской территории [подробнее: Князев А. Афганский фактор для Центральной Азии// Князев А. Афганский конфликт и радикальный ислам в Центральной Азии. Сборник документов и материалов. — Бишкек: Илим, 2001. — С.140].

Игра на внутриафганских противоречиях позволила добиться согласия кабульского правительства как на сам факт создания нового формирования, так и на финансирование его правительством Пакистана и передачу под его контроль ряда провинций. В Исламабаде предполагалось, что новое движение — ставшее известным миру как «Талибан» — сможет выполнить задачу преодоления дефрагментации Афганистана и открытия транспортных коридоров в Центральную Азию. «Талибан» был всего лишь движением студентов, которые решили вернуться домой после ухода русских, — рассказывала Беназир Бхутто. — Мне докладывали, что люди приветствовали их, что они стабилизирующая сила. Мы хотели ввозить хлопок и вывозить пшеницу в Среднюю Азию и нуждались в маршрутах доступа через Кандагар. Мы стремились обойти Кабул и создать анклав на юге. Предполагалось, что именно «Талибан» обеспечит нам этот безопасный доступ. Поначалу мы оказали им политическую и дипломатическую поддержку, снабдили их транспортом, продовольствием, горючим, средствами связи — мы видели в них ключ к нашим экономическим интересам в Средней Азии» [Мамаев Ш. «Аль-Кайда» бессмертна, как мафия. Талибы все еще нужны Вашингтону// Эксперт. — М., 2001. — № 40 (300), 29 октября.].

На четвертом саммите ЭКО, прошедшем 14 мая 1996 г. в Ашхабаде, где делегацию Пакистана возглавлял президент Фарук Ахмед Хан Легари, была подписана ашхабадская декларация ЭКО. Среди приоритетов организации назывались необходимость скорейшего строительства шоссейных и железных дорог, обеспечивающих доступ из Центральной Азии в порты Карачи и Гвадар, а также железной дороги Кушка—Герат—Кандагар—Чаман; строительство нефте- и газопроводов из Туркменистана в Пакистан через Афганистан и из Туркменистана в Пакистан через Иран. Во время этой встречи Пакистан подписал четырехсторонний меморандум с Туркменистаном, Афганистаном и Узбекистаном о сооружении газопровода, а между Пакистаном, Туркменистаном и Афганистаном был подписан трехсторонний меморандум, касающийся строительства нефтепровода из Чарджоу в Гвадар. К этому времени отряды талибов уже контролировали ряд территорий на юге Афганистана.

В 1998 — начале 1999 гг. внутриполитическое положение Пакистана продолжало оставаться весьма сложным, прежде всего — в силу переживаемых страной экономических трудностей. Важной причиной переживаемых трудностей были экономические санкции, введенные Международным валютным фондом и МБРР после проведенных Пакистаном в мае 1998 г. ядерных испытаний. Результатом финансового кризиса стало нарастание политической напряженности в стране. Экспортные поступления, которые могли бы изменить экономическую ситуацию, были невозможны без диверсификации внешних связей, расширения их географических границ. Преодоления финансово-экономических трудностей правящие круги Пакистана стремились достичь активными действиями в сфере внешней политики. Но затянувшаяся война продолжала препятствовать развитию связей Пакистана с республиками Центральной Азии и, вдобавок, стала серьезно осложнять отношения Пакистана с Ираном. Продолжение военных действий в Афганистане отрицательно сказывалось и на внутриполитической обстановке в самом Пакистане, усиливая влияние экстремистских организаций и крайне правых исламских партий. Движение «Талибан» так и не выполнило своего главного предназначения — открыть торговые коридоры в Центральную Азию. Напротив, талибы требовали от Пакистана все более и более значительных материальных и человеческих ресурсов на ведение войны.

Процессы так называемой «талибанизации» стремительно начали расти в самом Пакистане, в районах непосредственно граничащих с Афганистаном. В политическом агентстве Оракзай — одной из административных единиц «Зоны племен», в начале 1999 г. была создана организация «Техрик-е тулаба» («Движение талибов»), в Лакки-Марват (СЗПП) студенты местных медресе объявили себя пакистанскими талибами и устроили ряд погромов, аналогичные события происходили в Кветте (Белуджистан). В области Хазара мусульманские фанатики потребовали увольнения с государственной службы женщин-чиновников. Политика исламизации обострила существовавшие между сторонниками течений деобанди, барелви и ваххабитами противоречия, и привела к целой серии кровавых столкновений. Продолжалось противостояние федерального правительства и провинциальных партий и организаций, созданных на национальной основе в Синде и СЗПП. В крупных городах Синда не прекращались антиправительственные выступления мухаджиров, а также синдхских националистов из Национального центра движения «Джай Синдх кауми махаз» («Да здравствует Синдх!»). Напряженной была обстановка в СЗПП, Белуджистане и Пенджабе.

13-14 октября 1999 г. начался мятеж в Исламабаде. 18-19 октября 1999 г. генерал Первез Мушарраф взял в свои руки всю полноту власти и объявил в стране чрезвычайное положение, действие конституции и Национальной ассамблеи было приостановлено. Мушарраф заверил международное сообщество в том, что перемен во внешней политике Пакистана не будет [Reuters. — Islamabad, 1999. — October, 19].

Одним из важнейших внешнеполитических приоритетов нового пакистанского руководства стало закрепление военно-политических успехов талибов в Афганистане для претворения в жизнь главной мечты Исламабада — открытия транспортных коридоров в Центральную Азию. Одной из причин военного переворота 1999 г. можно считать и попытку адекватного ответа на новую индийскую геополитическую доктрину (имея в виду очевидные намерения правительства Ваджпаи по строительству национального государства с глобальной сверхзадачей и имперской идеологией, отменив пацифистские доктрины Индийского Национального Конгресса, ведомого кланом Ганди).  

Нельзя сбрасывать со счетов и очевидную ориентированность пакистанской военной элиты на зарубежных партнеров — США и Великобританию. В связи с этим нельзя не отметить весьма существенную деталь. Методы контроля США и Великобритании над территориями исламского мира существенно отличаются. США делают ставку на откровенно марионеточные режимы, существующие благодаря прямому американскому военному присутствию на их территориях, примерами могут быть Саудовская Аравия и Кувейт, редко проявляющие внешнеполитическую самостоятельность. Великобритания действует через политические элиты, которым предоставляется относительная самостоятельность в выборе внешнеполитической позиции.

К концу 1990-х гг. США не могли осуществлять публичную политическую поддержку пакистанским спецслужбам, вооруженным силам и радикальным партиям, занимающимся проведением американских региональных интересов в жизнь. Ответственность за действия Пакистана стала для США обременительной, но воздействовать на ситуацию в стране по-иному американцы не могли. Такие возможности имела Великобритания, выстраивавшая свои механизмы влияния в исламском мире на протяжении двух веков. Военно-политическая элита Пакистана в своем большинстве состоит из выпускников британских военных академий, что дает Великобритании возможность влиять на ситуацию, используя неофициальные контакты и агентуру британских спецслужб. Глубинным фактором военного переворота 1999 г. в Пакистане был внутренний конфликт между англофильским генералитетом и группировкой Наваза Шарифа, пытавшегося выйти на прямое взаимодействие с США. Неудачи гражданского правительства — в частности, в афганской политике — актуализировали военную форму правления. Хотя переход Пакистана к военной автократии таил в себе для Запада и ряд потенциальных проблем. В вооруженных силах ИРП уже тогда присутствовало и влиятельное течение, представители которого были и остаются убеждены в том, что Запад рано или поздно предпочтет Пакистану более важную в стратегическом отношении Индию. Сторонники этой линии были и остаются настроены на всемерное укрепление связей с Китаем, традиционно имевшим враждебные отношения с Индией. Пакистан имел очень тесные связи с КНР в 1960-1970-х гг., контакты между пакистанскими и китайскими военными и представителями ВПК не прекращались и в 1980-1990-х гг. Значительная часть боевой техники, находящейся на вооружении армии ИРП, — китайского производства.

Тем не менее, с приходом к власти администрации Мушаррафа вмешательство Пакистана в афганский конфликт приняло еще более откровенные формы. Но Афганистан не являлся тогда и не является теперь какой-либо самостоятельной целью политики — как Пакистана, так и США и их союзников.

Продолжение следует

[1] Maqbool Ahmed Bhatti. Pakistan and the ECO// Regional Studies Quarterly. — Islamabad, 1995. — Spring. — P. 103.

[2] Bernard Lewis. Rethinking the Middle East// Foreign Affairs. — 1992 (Fall). — P. 99-119.

[3] Crossete Barbara. Central Asia rediscovers its identity// New York The Times. — New York, 1990. — June, 24. — P. E3.

Александр Князев

20.05.2014

Источник: caspiania.org