Как ни смешно, по большей части антииммигрантский дискурс используют националистические группы, аппелирущие к суверенитету нации-государства как необходимому средству контроля над иммиграцией, тогда как регулируют миграционные потоки все чаще наднациональные институты (такие как Европейский союз). Некоторые из них довольно близки ко второму ориентиру националистических групп, названному нами национальной «цивилизацией».

После теракта 11 сентября 2001 г. В США премьер-министр Италии Сильвио Берлускони выступил с заявлением, в котором говорил о «превосходстве» западнохристианской «цивилизации» над исламом. Другие движения, от пан-африканизма и арабского национализма до исламского фундаментализма, имеют похожие претензии на превосходство своей культуры, религии и даже «расы». Такие претензии, по крайней мере отчасти могут найти оправдание, если сослаться на Самюела Хантингтона, идентифицировавшего, охарактеризовавшего и проанализировавшего семь или восемь мета-«цивилизаций» - китайскую, японскую, индийскую, исламскую, православную, западную, латиноамериканскую и, «может быть», африканскую, часть которых обречены на «столкновение» в XXIв., особенно исламская и западная. Этот анализ что характерно, оказал большое влияние на формирование современной американской внешней политики и вполне может оказаться (если уже не оказался) примером самоосуществляющегося пророчества».

Третий ориентир – религиозная традиция и идентичность народа, которая может включать, а может и не включать приверженность к определенной религиозной практике, системе верований или теологии, но все равно исключает «Другого». «Другой» по национальности даже в случае своего обращения в новую веру исключается в силу традиции. В ходе этого процесса «Другой» идентифицируется и исключается даже в процессе трансформации или упадка нации-государства. Если «Другой» - мусульманин, цивилизационный и религиозный ориентиры национализма объединяются, потому что мусульмане идентифицируются одновременно как представители другой цивилизации и чуждой религии. Такие представления сложились например, о послевоенных мигрантах из пакистанского Пенджаба и Кашмира в Великобританию и из Алжира во Францию – так что речь здесь не всегда идет о Среднем Востоке и не только о последних событиях. В результате этих представлений родилась так называемая исламофобия – явление, в значительной степени связанное с расизмом и приобретающее все более социологическое и политическое значение.

Идентификация и исключение «Другого» с религиозной точки зрения – это, возможно, крайний случай. Правда, что многое, если не все, религиозные институты и мировоззрения все более легитимны, если этнизированы, поскольку религия в таком случае рассматривается как неизбежное следствие места рождения и/или социализации человека. Если они входят в представление о расизированном «Другом» - тогда это клеймо, ложащеесеся на того из «Нас», кто придерживается данной религии, и представитель религиозного и расизированного «Другого» по крайней мере потенциально может столкнуться с расизмом. Это может быть, и не историческая константа, но устойчивая (long durѐe) черта западной истории.

Однако, в исламофобии есть нечто особенное. Когда мусульмане становятся расизированной группой, слияние национальности (например, «арабы» или «пакистанцы»), религии (ислам) и политики (экстремизм, фундаментализм, терроризм) часто приводит к возникновению ориенталисткого, исламофобского и расистского дискусов. Большинство религий, напротив, не сливаются с терроризмом или даже с этническим или националным отличием. В 1990-е гг., как мы видели, этнизация боснийских мусульман стала поводом для «этнической чистки» - заявлялось, что Европу необходимо таким образом защитить от «исламского фундаментализма» и «терроризма», как в свое время, когда турки были остановлены под Веной. Однако отличие мусульман, как и прочих религиозных «Других», как правило, не считается биологическим или соматическим, так что исламофобию не следует считать проявлением расизма. Тем не менее она связана с расизмом, и как мы видели в главе 1, в средние века имело место квази-расизация мусульман (как «сарацинов», «турок» или «мавров»).

Согласно Раннимидскому тресту, исламофобия представляет собой «ограниченный взгляд на ислам». Систематизируя, можно сказать, что она имеет место при следующих условиях:

1. Ислам представляется монолитным, статичнм и не реагирющим на новые реалии.

2. Ислам представляется чем-то отдельным и другим – а) не имеющим обеих целей или ценностей с другими культурами; б) не поддающимися их влиянию; в) не влияющим на них.

3. Ислам представляется чем-то низшим в сравнении с Западом – варварским, иррациональным, примитивным, сексистским.

4. Ислам представляется склонным к насилию, агрессивным, опасным, поддерживающим терроризм, участником «столкновения цивилизаций».

5. Ислам представляется политической идеологией, используемой для достижения политического или военного преимущества.

6. Всякая критика «Запада» со стороны ислама отвергается.

7. Враждебностью к исламу оправдываются дискриминация мусульман и их исключение из основной части общества.

8. Антимусульманские настроения считаются естественными и «нормальными».

Как указывает Браун «нео-афганизм» - исламская тенденция, заботящаяся о сохранении «чистоты» и «аутентичности» ислама, также обладает некоторыми из этих признаков и, следовательно, представляет собой «ограниченный взгляд на ислам», но его, конечно, нельзя назвать исламофобией. Нас, однако, интересуют случаи, когда подобные ограниченные взгляды высказываются в пику исламу, в попытке опорочить его, будучи при этом связаны с расизмом. Заметнее всего такая связь проявляется в своих последствиях: исключающих практиках, исключающих дискурсах, враждебном отношении. Там где на лицо взаимодействие исламофобии с расизмом, мусульмане (как расизированная группа, а также религиозный «Другой») считаются людьми низшего сорта, отсталыми, (правда, обладающими некоторыми качествами «благородных дикарей»), несовместимыми с людьми Запада или даже представляющие прямую угрозу Западу. Во всех этих случаях, аналогично ориеталистским дискурсам и идеологии расизма, ислам представляется как нечто, строго говоря, по сути своей отличное от Запада, гомогенное и, скорее всего, неполноценное.

Халлидей (1999) критиковал четыре аспекта формулировки понятия исламофобии: гомогенность представления об исламе (как и у «нео-афганизма», упомянутого выше); предположение, что современный антимусульманский дискурс «стоит на месте» и ничем не отличается от дискурса прежних веков, например эпохи крестовых походов; вытекающую из вышесказанного гомогенизацию антимусульманских дискурсов в различных национальных и пан-национальных контекстах; наконец, то, что, по мнению Халлидея, она смешивает нападки на ислам с нападками на мусульман. По первым трем пунктам Халлидей предлагает свою собственную модернистскую концепцию, утверждая, что исламизм в мусульманском мире – это «вариант радикального западного дискурса», характерного для нации-государства, и что «со стороны   европейцев…наблюдаются значительные различия в акцентах, пристрастности, увлеченности в зависимости от колониальной истории, географического местоположения, состава сообщества иммигрантов». Здесь он совершенно прав, но наличие совершенных форм исламофобии не обесценивет самого понятии исламофобии, так же как наличие разных форм расизма не обесценивает понятия расизма.

Рассматривая четвертый пункт, Халидей заявляет: «Ислам как религия был врагом в прошлом – в эпоху крестовых походов или реконкисты. Сейчас он врагом не является… Атака направлена сейчас не против ислама как веры, а против мусульман как людей. Поэтому более точным термином будет не «исламофобия», а «антимусульманство». Оставляя в стороне довод о методологическом преимуществе «обычной лексики» перед неологизмами – а термин «исламофобия» сейчас широко распространен, в том числе и среди самих мусульман, - скажем только что мусульмане и ислам не существуют одни без другого, и по-настоящему, невозможно отделить ненависть к мусульманам от ненависти к исламу. В основе исламофобии часто лежат стереотипные представления об это религии (например, о её воинственном и женоненавистническом характере), которые «канализируются» в нападки на мусульман. Следовательно, исламофобию можно определить как первично враждебное отношение к исламу, а не к мусульманам, хотя проявляется оно (вторично) как враждебное отношение к исламу, а не к мусульманам» Если не идет речь о ненависти к самой теологии, значит, скорее мы имеем дело с антииммигрантскими настроениями, расизмом или ксенофобией, а не исламофобией.

Важно отметить, что многие стереотипы и дезинформация, вносящие свой вклад в развитие исламофобии, коренятся в особом восприятии ислама. После теракта 11 сентября 2001 года в США значительно расширилась продажа Корана – по-видимому, люди хотели узнать, какие мотивы руководили подобными действиями. Конечно, читатели будут разочарованы, поскольку в Коране о терроризме ничего не говорится; образ мусульманина как террориста сложился в ходе истории формирования западных представлений о мусульманском «Другом» (отчасти описанной в главе 1). На самом деле мусульманской мысли не чужд и пацифизм хотя, надо признать, не он определяет её главную линию.

Значение исламофобии и представлений об исламе в международной политике зависит, однако, не от социологической реальности или теологической системы ислама, а от восприятия и сигнификации. Так, например теракт 11 сентября ассоциируется с исламом, тогда как бомбежка Оклахома-Сити никогда не ассоциировалась с «белыми», или с христианством, или с чем-либо еще, представляющим главную черту западных обществ. Дерасизация же мусульманина как террориста плохо уживается с расизацией мусульман, лежащей в основе целого ряда исключающих практик в западных нациях-государствах, или даже вступает с ней в противоречие.

Пример исламофобии иллюстрирует наши рассуждения о новых ориентирах национализма, взаимосвязи национализма с расизмом и следующих из нее идентификации и исключении «Другого». Мусульманин идентифицируется как «Другой» благодаря религиозным различиям и особой концепции цивилизации. Верующий мусульманин, поклоняется религии, которая многим на Западе чужда, которая исторически противостояла Западу и христианству, вызывая у них отвращение, и которая настолько пронизывает повседневную жизнь, что порой это кажется ненормальным, с точки зрения западного человека, поэтому кстати, любой мусульманин всегда считается истово верующим, даже если на самом деле это не так. Как представитель иной цивилизации, мусульманин якобы обладает совершенно иным складом ума, а то и вовсе участвует в столкновении цивилизаций, т.е. является внутренним врагом. Все это имеет большое значение, как на микросоциальном уровне, где, например, раздражающим фактором служат мусульманские правила относительно одежды, так и на международной политической арене (о чем свидетельствует «самоосуществляющееся пророчество» Хантингтона и все, сказанное нами в данном разделе).

В итоге мусульманин исключается, по меньшей мере, трояким образом. Во-первых, он становится жертвой исключающей практики – например, ему трудно бывает найти подходящую работу, жилье, получить медицинскую помощь. Это относится в основном к мусульманам, живущим в западных нациях-государствах. Во-вторых (тоже в основном на Западе), он исключается из нации – не обязательно в том смысле, что ему не дают гражданство данного нации-государства (хотя и это может иметь место), а в смысле, что его не считают «по-настоящему своим». Такое исключение оправдывается культурной несовместимостью и ссылкой на национальные «корни». Последнее означает либо теорию национальности по крови в сочетании с расизацией мусульман, либо идею о «традиции» отождествления себя с данной нацией и преданности ей, передаваемой из поколения в поколение, вкупе с мыслью, будто ислам – новое для Запада явление (что неверно). В-третьих, мусульманин исключается из цивилизации, поскольку считается представителем другой цивилизации.

Это делает мусульман, живущих на Западе (особенно там, где они расизируются), объектом любопытства, недоверия, враждебности, насилия и прочих исключающих практик. В международных делах мусульманин персонифицирует собой вражескую цивилизацию, и тем самым легитимируются политика западных наций-государств на Среднем Востоке и в Южной Азии (хотя среди западных правительств и даже внутри них нет единодушия в этом вопросе), мнение о палестинских жертвах израильских военных действий как о «не стоящих сочувствия», поддержка репрессивных «светских» режимов в некоторых нациях-государствах с мусульманским большинством населения, прямые военные действия против правительств и народов отдельных исламских государств. Ключевое значение таких явлений для текущей международной политики после окончания холодной войны совершенно очевидно, как очевидна и логическая цепь взаимоотношений между расизмом, национализмом, нацией-государством и глобализацией.

Из книги: Майлз Р., Браун М. Расизм. М.: РОССПЭН, 2008. С. 203 – 209.