На предстоящем в конце октября ежегодном заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» запланирована специальная сессия на тему «Если бы не распался СССР». Такая тема, с одной стороны, является достаточно новым подходом для клуба, ориентированного в первую очередь на анализ текущих и будущих тенденций в глобальной политике и экономике. Историческая ретроспектива и тем более историческая реконструкция по понятным причинам чаще всего оставались вне фокуса нашего внимания.

С другой стороны, приближается столетний юбилей Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года (позволим себе напомнить те официальные эпитеты, которыми именовалось это событие в прошлом). И эта годовщина, вполне естественно, предполагает серьёзное и вдумчивое осмысление советского опыта в развитии нашей страны, причём не только с исторической точки зрения, но и в плане проекции в будущее. Вопросы о том, какое значение имеет для нас сегодня наше советское наследие (в том числе и советское внешнеполитическое наследие), являются, несомненно, крайне важными и актуальными и для определения идеологической и ценностной подоплеки современной политики. Поэтому и внимание клуба «Валдай» к этим вопросам сейчас становится вполне объяснимым.

Проблемность и неоднозначность оценки советского прошлого сегодня состоят и в том, что на официальном уровне достаточно чётко формируются полярно противоположные оценки начала и завершения советского периода нашей истории. Применительно к революции 1917 года понятный сейчас консервативный пафос оформляется в простую фразу: “Never again!”, не допускающую никаких вариаций в оценке. На днях на международном инвестиционном форуме в Сочи по этому поводу однозначно высказался премьер-министр Дмитрий Медведев. Предваряя год юбилея тех событий, он отметил: «Эта революция – очевидный пример того, как с утратой стабильности были, по сути, разрушены основы экономики и на долгие годы утрачены перспективы экономического роста. Именно поэтому, мне кажется, мы должны дорожить тем, что имеем сейчас».

По понятным причинам этот антиреволюционный и контрреволюционный подход будет доминировать и в ходе официальной идеологической кампании в течение следующего юбилейного года. Думается, соответствующую оценку получат фигуры Ленина (и его пресловутого германского финансирования), Троцкого (и его вполне очевидного американского финансирования) и других лидеров революции. На уровне карнавальной культуры всплывут старые анекдоты. Всё это вполне органично войдёт в контекст наблюдающейся уже несколько лет полуофициальной идеализации Распутина (и его борьбы с заговорщиками-либералами, связанными с английским посольством). Вопрос лишь в том, какова будет дана официальная (или полуофициальная) оценка последнему царю Николаю II. Здесь напрашивается очевидное сравнение Николая с Горбачёвым (очень уместное, отметим, в контексте сегодняшних событий), либо же будет совершён разворот к «ельцинской» позиции 1990-х годов о «царе-мученике». В этом, пожалуй, единственная интрига официального восприятия юбилея.

С другой стороны, символическая оценка 1991 года (и советского периода вообще), которая, несомненно, возникнет вновь в контексте юбилея 1917 года, на официальном идеологическом и ценностном уровне носит прямо противоположный характер. Всем памятны знаменитые слова президента России Владимира Путина, что распад СССР – это величайшая геополитическая катастрофа XX века. Такие события, как полёт Гагарина и День Победы, ставшие двумя ключевыми ценностными доминантами нашей современной политики исторической памяти, также закрепляют пиетет по отношению к советской эпохе. Наблюдающаяся позитивная переоценка роли Сталина (при этом не как коммуниста, а как государственника), которая уже получила мощное медийное подкрепление в дни юбилея XX съезда КПСС в феврале 2016 года («Сталин строил, а Хрущёв портил»), также отсылает нас к советской эпохе.

Дополнительный импульс к восприятию на символически-ценностном уровне советского наследия был дан после воссоединения с Крымом в марте 2014 года. И это несмотря на то, что основной исторический символ, который звучал тогда в выступлениях президента Владимира Путина, был обращён к идее «сакрального Херсонеса», колыбели русского православия, заявлениям о том, что Херсонес для русских играет такую же роль, как Иерусалим для евреев и Мекка для мусульман, а советские деяния («Хрущёв отдал Крым Украине») подавались однозначно негативно. Слова Владимира Путина на митинге у стен Кремля ночью 18 марта 2014 года, что Крым и Севастополь вернулись в родную гавань, запустили у многих граждан страны процесс личной ностальгии по тому, что их раньше связывало с Крымом – а это была абсолютно советская ностальгия по «всесоюзной здравнице», по Артеку, по вечерам «у самого синего моря», по крымским фильмам, стихам и песням. Уже апробированный в филологии термин «геопоэтика», сочетание литературных и художественных ассоциаций с тем или иным местом, пожалуй, очень точно отражает восприятие крымских событий у многих граждан России. Тем самым советская «геопоэтика Крыма» стала прочной органичной частью «крымского консенсуса» в общественном мнении россиян.

Но помимо анализа общих ценностных символов, связанных с советской эпохой и активно влияющих на современную идеологическую политику в России, постановка вопроса «Если бы не распался СССР», несомненно, требует построения тех или иных исторических реконструкций в контексте их осмысления с точки зрения современной политики.

Среди этих «развилок истории», понятно, ключевое место занимает вопрос: а если бы не было Горбачёва? Он распадается на несколько составляющих. Первая из них – «если бы Андропов пожил подольше».

Фигура Юрия Андропова многими воспринимается сегодня в качестве идеального лидера советской эпохи. Что реально успел сделать Андропов за год с небольшим пребывания у власти – это укрепление трудовой дисциплины, борьба с коррупцией и ужесточение внешней политики. Именно в 1983 году, в андроповское время, достигло апогея взаимное развёртывание ракет средней дальности в Европе, именно тогда Рейган назвал Советский Союз «империей зла» (Evil Empire), именно при нём был сбит южнокорейский «Боинг». Но захотел бы (и смог ли бы, даже если захотел?) Андропов начать полномасштабную экономическую модернизацию (не будем употреблять слово «реформа»), стал ли бы он советским Дэн Сяопином – на это ответа нет. Мемуары помощников Андропова говорят в пользу этого. И ко всему этому добавляется и конспирология вокруг резкого ухудшения здоровья Андропова на отдыхе в Крыму летом 1983 года, после которого дни Андропова были сочтены. По опубликованным источникам видно, что Андропов благоволил Горбачёву, и если бы прожил подольше, то, возможно, сделал бы его своим наследником – неофициальным «вторым секретарем» ЦК КПСС вместо Черненко. На это, впрочем, есть своя конспирология, что тогда бы Андропов «разглядел» «гнилое нутро» Горбачёва и выдвинул бы кого-то другого из «молодой команды» тех политиков, которые получили высокие посты в Политбюро и Секретариате ЦК и в Совете Министров в его время (среди них Гейдар Алиев, Егор Лигачёв, Григорий Романов, Николай Рыжков, Виталий Воротников и другие).

Второй вопрос более парадоксален: а если бы Черненко прожил подольше? Казалось бы, смертельно больной человек у власти, задыхающийся без кислородной маски, сделал 1984–1985 годы самыми позорными и высмеиваемыми во всей истории СССР. Но здесь тоже не всё так однозначно. И отсчёт стоит вести с того же лета 1983 года и с того же крымского отпуска, когда чуть раньше «конспирологического» ухудшения здоровья Андропова наступило и не менее конспирологическое ухудшение здоровья Черненко, после которого он слёг и уже не оправился. Кто-то в этом прямо намекает на Андропова, кто-то видит в этих прошедших друг за другом медицинских инцидентах борьбу кланов в Политбюро, но так или иначе, до этого Черненко был, во-первых, достаточно бодр, а во-вторых, за ним закрепилась репутация очень крепкого аппаратчика, который эффективно руководил внутренней жизнью ЦК в последние годы жизни Брежнева. И если бы всё повернулось иначе, то правление Черненко воспринималось бы как своего рода «Брежнев-2», консервативное, но управляемое и стабильное, и Горбачёв бы не получил бы той власти в Секретариате ЦК, которая была у него при больном Черненко. При этом даже больной Черненко не был чужд реформ (именно при нём была начата масштабная реформа средней школы), отказался он и реабилитировать брежневского министра внутренних дел Николая Щёлокова, который за коррупцию был отправлен в отставку Андроповым. Показательно, что застрелился Щёлоков не при Андропове, а при Черненко. Другой показательный в контексте нынешнего советского наследия факт, что именно Черненко восстановил членство в КПСС ближайшего соратника Сталина Вячеслава Молотова, исключенного из партии Хрущевым. В любом случае помощники Черненко соревнуются в своих мемуарах с помощниками Андропова на тему того, что проживи именно их начальник подольше, и всё было бы хорошо.

Наконец, возникает вопрос, что было бы, если бы после смерти Черненко к власти пришёл не Горбачёв, а другой человек. Среди упоминаемых в открытых источниках возможных альтернатив Горбачёву назывались Григорий Романов, Виктор Гришин, Андрей Громыко, Владимир Щербицкий. Любой из них, думается, продолжал бы консервативный курс «Брежнев-2». При этом отдельной исторической реконструкции заслуживает то, если бы во главе СССР стал бы руководитель советской Украины Щербицкий (его, по ряду мемуарных оценок, называл своим наследником и сам Брежнев). В контексте нынешнего конфликта России и Украины такая реконструкция была бы особенно интересна. Но в итоге альтернатив не получилось, и поддержавший в конечном итоге Горбачёва Андрей Громыко говорил потом своим близким: «Как же я ошибся!».

Второй блок «развилок истории» связан с прямым вопросом, а мог ли не распасться СССР при Горбачёве? Этот вопрос логически трансформируется в другой: а мог бы кто-нибудь остановить Горбачёва? Здесь, к сожалению, надо констатировать, что «штабная культура» в ЦК КПСС была такова, что «коллективное руководство» часто было фикцией. Доминировал же принцип «начальник всегда прав». Поэтому на ключевой в этом контексте вопрос – могло ли быть ускорение без перестройки? – когда экономические реформы проводились бы при политическом консерватизме (опять же путь Дэн Сяопина и опыт площади Тяньаньмынь в Китае), наверное, нельзя ответить положительно. Увлекающаяся натура Горбачёва, деятельность его ближайших соратников и помощников (Яковлев, Шахназаров и других), подталкивавших его к политической реформе, видимо, делали политическую перестройку неизбежной.

Второй вопрос здесь – часто звучащие упрёки, что Горбачёв делал акцент на внешней политике в ущерб внутренней (вместо того чтобы опять же, как Дэн Сяопин, не вовлекаться активно в международные дела, а сконцентрироваться на внутренних реформах). Здесь тоже вряд ли могла быть альтернатива: вначале Горбачёв попал под обаяние и влияние Маргарет Тэтчер в ходе своей поездки в Лондон в 1984 году ещё до прихода к высшей власти; затем стала очевидной его быстро проявившаяся любовь к глобальному PR-эффекту от международных поездок; к этому добавилась его увлеченность новыми внешнеполитическими идеологемами (которые активно ему подбрасывали его помощники, многие из которых ранее были экспертами именно по международным делам); наконец, спорная фигура Шеварднадзе на посту министра иностранных дел – всё это делало разворот Горбачёва от внешней к внутренней политике вряд ли возможным.

К этим общим вопросам добавляется ещё и влияние внешних факторов, подрывавших стабильность советской системы.

В контексте 30-летнего юбилея Чернобыльской катастрофы появились и статьи, и даже художественные фильмы на тему, каким могучим был бы сегодня СССР, «если бы не было Чернобыля». Отдельная тема – падение цен на нефть в середине 1980-х годов, и на этом фоне падение внутренних поступлений в бюджет из-за антиалкогольной кампании Горбачёва (здесь виден контраст с Андроповым). Ещё одна тема – влияние супруги Горбачёва на принятие им политических решений (практически все мемуаристы отзываются о Раисе Максимовне в этом контексте крайне негативно).

Наконец, последняя из развилок истории, можно ли было спасти Советский Союз в 1990–1991 годах? Смогла ли бы заработать экономическая программа «500 дней» Шаталина и Явлинского? Что было бы, «если бы не было путча ГКЧП»? Был ли бы в этом случае дееспособен новый союз советских республик с Нурсултаном Назарбаевым в роли премьер-министра? Что было бы, если бы победил путч ГКЧП? Стоял ли за этим путчем сам Горбачёв, как утверждают многие мемуаристы? Какова была бы внутренняя и внешняя политика СССР после победы путча?

Увы, у истории нет сослагательного наклонения. Прямых ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. Всё вместе, по анализу всего комплекса источников, иногда позволяет говорить даже и то, что какой-то неотвратимый злой рок вёл Горбачева и всю страну к гибели, и остановить это было невозможно. В любом случае вопрос о роли личности в истории получил здесь абсолютно хрестоматийный пример.

Всем этим вопросам и будет посвящена специальная сессия клуба «Валдай». 

Олег Барабанов

11.10.2016

Источник: ru.valdaiclub.com