О том, почему запрещенное в России и многих других странах «Исламское государство» продолжает пополнять свои ряды, и можно ли его победить исключительно военными методами, в интервью «Росбалту» рассказал руководитель Центра арабских и исламских исследований в Институте Востоковедения РАН, к. и. н. Василий Кузнецов.

— «Исламское государство» уже около двух лет удерживает значительную территорию, на которой проживают несколько миллионов человек. Большинство из них оказались, по сути, заложниками. Но в то же время ИГ пользуется поддержкой части населения в тех районах, которые оно контролирует, и его ряды постоянно пополняются. Почему именно эта террористическая организация оказалась столь жизнеспособной?

— Во-первых, я хотел бы обратить внимание на то, что большая часть территории, захваченной ИГ, — это пустыня, контроль над которой весьма условен. Некоторые жители этих районов действительно приходу боевиков не сопротивлялись, другие — бежали. Считается, что многие видели в ИГ, по крайней мере, некий порядок и систему правил, которые лучше, чем хаос и война. И поэтому были готовы терпеть те порядки, которые оно принесло.

— А есть какие-то данные о системе управления, которая сложилась на территории «Исламского государства»?

— Нужно учитывать, что вся информация об этой организации очень условна, достоверных источников недостаточно. Известно, что ИГ смогло выстроить административный аппарат и чрезвычайно жесткую систему налогообложения, то есть создало свою экономическую систему. По некоторым данным, валютный запас ИГ оценивается в колоссальную сумму — 2-3 триллиона долларов.

У террористов налажена весьма диверсифицированная внешняя торговля, включающая в себя не только продажу нефти, газа и антиквариата, но и, например, человеческих органов. Есть даже данные, что из-за масштабных поставок с подконтрольной ИГ территории на европейском черном рынке органов произошел обвал цен. Но в значительной степени «экономика» ИГ основана все-таки на внутреннем налогообложении.

— В чем она заключается, можно сказать?

— Она выстраивается так же, как в раннем халифате (по крайней мере, в теории). Соответственно, есть специальный налог для немусульман — христиан и иудеев, хотя иудеев там не осталось. Я встречал разные цифры — от 20% до 50% дохода. Далее, есть единый подушевой налог для всего населения — так называемый харадж. Пятая часть трофеев отчуждается в пользу государства (хумс). Кроме того, бойцы платят десятину с имущества, захваченного в ходе боевых действий, и некую часть от имущества, добытого во время войны, но мирным путем. Есть закят — 2,5% от имущества, обязательные для всех мусульман, не участвующих непосредственно в джихаде. И, наконец, существует экспроприация собственности казненного или изгнанного населения. Примерно так, хотя, по всей видимости, в реальности все это менее структурировано, да и по-разному складывается ситуация в разных местах.

— А известно, как население относится к такому налогообложению?

— Скажем так: нет никаких данных о том, что были какие-то массовые восстания против этой власти. Значит, так или иначе население готово ее терпеть. Конечно, большую роль играет элемент страха. Но дело, кажется, не только в нем.

— В чем тогда?

— Значительная часть адептов ИГ — люди из бедных слоев населения, которые не видели до этого перспектив самореализации. Это относится и к большинству иностранцев, пополняющих ряды ИГ. В основном туда едут выходцы из других арабских стран. Им кажется, что на родине у них нет будущего, а в ИГ они видят модель хоть какой-то социальной справедливости. Кроме того, многие приверженцы ИГ — это молодежь, которую привлекает некий романтический революционный элемент борьбы.

— Получается, лозунг «кто был ничем, тот станет всем» снова актуален?

— Да, этот момент, конечно, играет свою роль. Сейчас некоторые даже сравнивают ИГ с ранним большевизмом.

— И насколько такое сравнение оправдано?

— Ну, такое сравнение возможно с точки зрения наличия романтического элемента и принятия насилия. Но есть одно существенное отличие. Для коммунистов насилие было просто методом борьбы. Более того, на разных стадиях развития коммунистической идеологии оно понималось по-разному. Возьмите, например, немало повлиявшего на коммунистов Жоржа Сореля и его «Размышления о насилии», под которым он понимал всеобщую стачку. То есть ровно то, что Ганди понимал под ненасилием. В контексте революции 1917 г. насилие, конечно, понималось уже намного более жестко, но все же — вполне инструментально.

А вот для ИГ насилие становится элементом идеологии. Его применение не только оправдывается прагматической целью, и даже не только становится элементом ее своеобразного пиара, но, кроме того, обретает некий «священный» в понимании ИГ смысл. И именно насилие притягивает ряд адептов этой террористической организации.

— А какие еще группы приезжих, пополняющих ряды ИГ, можно выделить?

— Если говорить о европейцах, то очень часто это вовсе не те, кого мы называем этническими мусульманами. Это неофиты, заинтересовавшиеся идеологией, которую пропагандирует ИГ. Считается, что таковых порядка четверти людей, приехавших туда из Европы. Объяснений этому феномену много. В том числе, его связывают с кризисом идеологии в Европе и с тем, что часть общества не воспринимает либеральный проект в той его сегодняшней форме. Но надо понимать, что речь все-таки идет о нескольких сотнях человек, иногда тысячах. Без сомнения, с точки зрения вреда, который они могут принести, это немало. Но для многомиллионного общества сама по себе цифра небольшая.

У выходцев с Ближнего Востока есть также мотивация, связанная с матримониальным и сексуальным фактором. Некоторые едут в ИГ, чтобы обзавестись семьей. Здесь сыграл роль определенный кризис семейно-брачных отношениях в арабских странах, связанный с разными социальными процессами.

— Вы упомянули о солидном бюджете «Исламского государства». Насколько деньги являются мотивирующим фактором?

— Это сложный вопрос. Для европейцев — не являются. Для арабов — отчасти. По этому поводу, опять-таки, поступает противоречивая информация. По одним данным, уехавшие помогают своим семьям деньгами, по другим — что все контакты, напротив, прерываются. Но, конечно же, существует еще и категория «профессиональных джихадистов», для которых это просто образ жизни и способ на нее зарабатывать.

— Насколько большим шагом в борьбе с «Исламским государством» может стать взятие Мосула?

— Это будет очень значительный шаг.

— В Пентагоне уже предупредили о росте терактов в мире из-за потери Мосула…

— Такой асимметричный ответ вполне ожидаем: мол, вы берете Мосул, а мы в ответ устраиваем теракт. Вспомните историю с российским самолетом. Так что террористическая угроза действительно возрастает.

— Но все-таки борьба с ИГ лежит не только в военной плоскости. Идею и идеологию пушками не победить…

— Конечно, вслед за военными мерами должна использоваться «мягкая сила». Если вы завоевываете некую территорию, вы должны установить систему управления, которая будет более привлекательна, чем та, что была до вас. А это не так просто.

— Учитывая хаос, который охватил Ближний Восток, это возможно сделать?

— Очень сложно, хотя я думаю, что шансы есть. Потребуется гибкий подход. Нужно будет привлекать местные элиты (даже те, которые сейчас сотрудничают с ИГ), проводить социально-экономические реформы, работать над социальной инфраструктурой в арабских странах, улучшать качество управления. Никакого оригинального «рецепта» я не предложу. Другое дело, что и этот универсальным тоже не является. Есть значительное число идейных людей, которых так просто не купишь. Значит, они куда-то денутся.

— А куда они, кстати, могут деться?

— У сторонников ИГ есть несколько вариантов. Местное население, например, в Мосуле, опасаясь репрессий со стороны иракской армии и коалиции, может растворяться в суннитских племенах. Второй вариант — они могут уходить в сторону Сирии. Это уже предмет для переговоров военных ведомств России, США и других сил в Сирии. Кто-то постарается вернуться на родину или продолжит активную деятельность в других местах: Ливии, Йемене и т. д., хотя туда еще надо добраться

— То есть мы все-таки приходим к тому, что идеология ИГ способна продолжить существовать даже после того, как удастся отвоевать захваченную этой террористической организацией территорию…

— Никто, конечно, не отменяет постулат, что с идеей надо бороться с помощью идеи. Но это очень длительная борьба. К тому же идея халифатизма была всегда, ее не «Исламское государство» изобрело. Просто в данный момент она приобрела такие формы. Да, можно сказать, что исламский мир должен вести идеологическую контрпропаганду. Но, мне кажется, тут дело несколько в другом.

На мой взгляд, абсолютно прав французский исламовед Оливье Руа, который очень четко сформулировал мысль о том, что на самом деле вопрос не в радикализации ислама, а в исламизации радикализма. То есть причина вовсе не в том, что ислам стал каким-то другим. Лет 50-60 назад похожей привлекательностью пользовались ультралевые движения. Вспомните, например, как долго пылала Латинская Америка.

— Ультралевый радикализм в итоге пошел на спад. Получается, что радикализация ислама — это тоже временное явление?

— Я уверен, что да. Не все об этом помнят, но еще в 1960-е годы говорилось, что политический ислам — это рудимент уходящего прошлого. На всем Ближнем Востоке тогда основные политические силы, включая оппозицию, были светскими, а многие и вовсе придерживалась левых взглядов. Все противоборство шло исключительно в светском поле. Да, были «Братья-мусульмане», но они представляли собой довольно маргинальную силу.

Сейчас все изменилось. Но я уверен, что изменится снова. Каким образом — сегодня предсказать абсолютно невозможно. Я не исключаю возрождение какой-то новой левой идеологии. Предпосылки к этому есть, но будет это точно не через год или два, а гораздо позже.

Беседовала Татьяна Хрулева

16.11.2016

Источник: rosbalt.ru