Недавний теракт в московском аэропорту "Домодедово" вновь актуализировал проблему осознания "идейных" мотивов террористов, понимание которых крайне важно для успешного предотвращения подобных трагедий в будущем. О философско-религиозных корнях современного терроризма смертников рассказывает автор первой русской книги такого рода, монографии "Терроризм смертников: проблемы научно-философского осмысления (на материале радикального ислама)", доцент кафедры философии Новосибирского государственного архитектурно-строительного университета Сергей Чудинов.

ИА REGNUM: Главной причиной терроризма часто называют социально-экономические проблемы, невозможность получения достойного образования, безработицу и т.п. Насколько, на Ваш взгляд, это соответствует действительности? Все ли в нашем мире определяют деньги?

Однозначная связь терроризма с социально-экономическими проблемами выглядит сомнительной. Есть ряд западных исследований, которые на статистических фактах показали, что между недостатком экономического развития, бедностью и уровнем террористической угрозы нет простого соответствия (А. Крюгер, Дж. Малекова, А. Абади и другие). Есть множество бедных стран и регионов, которые тем не менее не имеют внутреннего терроризма как формы протеста против удручающей социальной действительности. Терроризм - явление не только политического, но и социокультурного порядка, сводить его к одним объективным социально-экономическим, политическим или геополитическим причинам вовсе не стоит.

К сожалению, большинство теорий, существующих на данный момент как зарубежом, так и в России и призванных объяснить сущность терроризма, следуют социологической парадигме. Отсюда берется переоценка социальных факторов в происхождении террористических движений. Между тем, факты часто говорят об обратном. Скажем, если брать пример терроризма смертников, в академической среде общеизвестен факт, что многие смертники в Палестине отличаются от своих среднестатистических соотечественников более высоким уровнем образования (учились в университетах или окончили их) и относительным достатком своих семей.

Транснациональное движение глобального джихадизма, выступающее за террористическую борьбу с Западом как антиисламской силой и западным присутствием в традиционно мусульманских странах, еще менее объяснимо социально-экономическими проблемами. Приведем один яркий пример. В апреле 2003 года в Тель-Авиве случилась необычная террористическая атака смертников, исполнителями которой были британские граждане пакистанского происхождения (эмигранты во втором поколении) Азиф Ханиф и Омар Хан Шариф. Впоследствие обнаружилось, что эти молодые люди имели прочные связи с представителями исламистских ячеек, в том числе были знакомы с Мухаммадом Сиддик Ханом, одним из организаторов и участников террористических атак в Лондоне 7 июля 2005 года. Едва ли можно объяснить их экстремистские наклонности отсутствием жизненных перспектив и слабой интеграцией в социально-экономическую среду местного британского общества, учитывая, что оба они происходили из состоятельных семей: один окончил колледж, другой - учился в британском университете. Но они почему-то предпочли мирной и благополучной жизни поездку в Палестину с единственной целью - обрести "мученичество". В видеообращении, снятом до террористического акта, они объясняли свое решение солидарностью с угнетенными палестинскими мусульманами. Этот и множество других труднообъяснимых примеров показывают, что современный терроризм имеет серьезную духовную подоплеку и не сводим к одним социальным факторам.

ИА REGNUM: Вопрос самореализации - проблема более высокого уровня. Для большинства российской молодежи, не имеющей особых связей и финансовых возможностей, достижение даже весьма среднего жизненного уровня, не говоря уж о полной реализации собственного потенциала, весьма затруднено. Какую роль в мотивации террориста играет отсутствие возможности проявить себя "в мирном русле" у части кавказской молодежи?

Социальная неустроенность, отсутствие перспектив достижения социального успеха и материального благосостояния, конечно же, приводит к фрустрации в среде молодежи и переориентации ее социальной активности в иные формы, отличные от мирной жизни. В северокавказских республиках уровень жизни при значительном уровне коррупции и клановом устройстве общества, где семейные связи порой являются определяющим фактором карьеры, невысок. Однако для зарождения террористических движений социальных противоречий недостаточно. Прежде должен возникнуть слой маргинализированных людей, готовых к активным действиям по переустройству существующего порядка.

Терроризм - всегда форма пассионарного социального протеста. Даже несмотря на то, что террористические структуры могут заниматься криминальной деятельностью, а часть их лидеров - лишь прикрываться идеологией для достижения корыстных целей, ядром террористических движений выступают носители идейного радикального сознания. Для того, чтобы уйти в экстремистское подполье, нужно быть глубоко убежденным в том, что существующий социальный порядок принципиально порочен и исправить его путем частичных изменений нельзя. К тому же необходимо иметь силы и волю для активного противодействия этому порядку, в котором человек не видит для себя места. В контексте Северного Кавказа религиозный экстремизм часто переплетается с этническим фактором, когда межклановое соперничество и кровная месть облекаются в форму борьбы за религиозные и политические идеалы.

ИА REGNUM: Немалую часть смертников составляют женщины и, по оценкам экспертов, их удельный вес в общем числе террористов будет только расти. Девушка, которая могла бы стать матерью, реализоваться в традиционной роли жены и хозяйки (а впрочем, и современной эмансипированной женщины, самостоятельно выбирающей сферу приложения своих усилий), несет смерть не только себе, но и десяткам посторонних людей - что может быть абсурднее этой картины?

Женский терроризм смертников - совершенно особая тема. Мотивация "черных вдов", также как и мужчин-смертников сочетает в себе целый комплекс сложно переплетающихся мотивов. В нем можно выделить этнонационалистическую, религиозную, этическую составляющие, к которым следует добавить психологически травмирующие обстоятельства личной и семейной жизни (у мужчин этот компонент не играет столь значимой роли). Содержание первых трех составляющих имеют отчетливые гендерные особенности, связанные с социальной ролью, представлениями о чести и достоинстве женщины в традиционном этническом обществе, романтизацией веры в райскую жизнь.

В исламистском терроризме смертников можно выделит несколько типов женщин. Первый тип - вполне обычная, нормативная для родного сообщества женщина, погруженная в идеологическую среду исламизма, у которой ярко выражены этнонационалистические чувства и вера в райскую жизнь "мученика". Как правило, к этим мотивам добавляются проблемы, связанные с честью семьи или переживанием за страдания и гибель близких, ставших боевиками. Палестинский пример - 18-летняя Айат Аль-Акрас. Молодая, красивая девушка, готовившаяся выйти замуж за любимого человека, шокировала семью внезапной смертью "мученицы" (взрыв в супермаркете Иерусалима в марте 2002 года). Оказалось, что целью ее поступка было желание снять пятно позора с семьи и устранить угрозу жизни ее членам из-за сотрудничества ее отца с израильтянами в сфере бизнеса.

На Северном Кавказе многие смертницы - вдовы, чьи мужья были боевиками. Мотив мести и преданности супругу вплоть до собственной гибели здесь имеет весомое значение.

ИА REGNUM: Все ли женщины-смертницы вписываются в категорию "черных вдов"? Насколько определяющим, на Ваш взгляд, является для них любовный мотив (намерение совершить теракт по просьбе любимого или с целью отомстить за него, в отличие от согласия на преступление под угрозой публичного позора и т.п.)?

"Возвышенный" любовный мотив, судя по имеющимся фактам, стоит поставить впереди мотива боязни социального осуждения и наказания не только в случае северокавказского терроризма. Стоит заметить, что даже переживание религиозных представлений о райской жизни у исламистских смертниц часто обретает форму романтических мечтаний (желание обрести возлюбленного в раю, который погиб или же с которым счастье в этой жизни невозможно и пр.).

Второй тип представлен ненормативной женщиной для родного сообщества. Это женщины, зачастую, с независимым характером и даже незаурядными способностями, не соответствующие социальным стандартам родного сообщества и поэтому подвергаемые социальному остракизму. Для традиционного этнического общества, в котором семейная жизнь и продление рода - важнейшие ценности, главным признаком не-нормативности может быть отсутствие семьи и детей. Социальное давление в случае "ненормативной" женщины играет крайне важную роль в формировании мотивации смертницы, которая не видит возможностей исполнить свою обычную жизненную миссию супруги и матери. С условиях радикализации этнонационального самосознания и влияния радикальной субкультуры религиозного экстремизма такая женщина может обрести новое видение своего предназначения. В условиях Палестины подобными смертницами стали Вафа Идрис, Дарин Абу Айша, Ханади Джарадат. Что касается северокавказской разновидности исламистского терроризма, стоит заметить, что те девушки, которые становятся женами представителей экстремистского подполья, выпадают из традиционной социальной среды и обратного пути, как правило, уже нет. Многие из них, особенно те, которые уходят из дома без согласия родителей, обретают черты ненормативной женщины для родной социальной среды.

Третий тип можно назвать "оступившейся женщиной", чей позорящий проступок требует искупления под социальным давлением собственной семьи и окружающего сообщества. В качестве самой достойной формы искупления становится "мученическая операция". Первую смертницу, совершившую террористический акт во славу "Хамас", Рим ар-Рияши (мать двоих малолетних детей), подозревают в измене мужу с хамасовским боевиком - проступке, который в палестинском обществе может караться смертью. К такой модели смертницы с некоторыми поправками можно отнести и личность Заремы Мужахоевой, пытавшейся подорвать кафе в центре Москвы в 2003 году.

ИА REGNUM: Современный терроризм смертников имеет четко выраженную религиозную - исламскую - составляющую. Можно ли говорить об изначально-экстремистской направленности ислама как такового, или следует ясно различать представителей традиционных форм этой религии и приверженцев радикальных исламистских учений?

Действительно, в настоящее время среди экстремистских движений, генерирующих терроризм смертников, доминируют движения, которые выступают под знаменем радикального ислама. Мусульманский идеал мученичества, идея джихада как военного противоборства с неверными в их радикальной трактовке - важнейшие компоненты духовно-идеологической основы современного терроризма смертников, который в последние десятилетия все более связан с течением так называемого глобального джихадизма. Однако прежде всего нужно отметить тот факт, что, хотя истоки современных атак смертников и восходят к идеологии исламского религиозного фундаментализма (первые атаки во время ирано-иракской войны 1980-1988 годов были совершены бойцами народного ополчения (басиджами) против войск Саддама Хусейна при поддержке самого имама Хомейни), XX век продемонстировал множество примеров регионального терроризма смертников, мотивированного исключительно светской идеологией, не связанной с исламом или какой-либо другой религией. Скажем, до вторжения США в Ирак в 2003 году лидером по числу террористических актов с участием смертников была националистическая тамильская организация "Тигры освобождения Тамил Илама", выступавшая за создание независимого национального государства на территории Шри-Ланки. Тамилы исповедуют индуизм, часть из них - христиане. Что касается идеологии "Тигров", официально в качестве таковой выступал маркисизм-ленинизм. После вторжения в Ирак ситуация кардинальным образом изменилась. Теперь Ирак стал безусловным рекордсменом по численности террористических актов с участием смертников, в разы обогнав все предыдущие "горячие" точки.

Конечно же, крайне важно отличать традиционный ислам от радикального ислама (исламизма). Второй тяготеет к тому, чтобы превратить ислам из богатой духовной традиции, основанной на строгом религиозном законе, но все же достаточно гибкой и умеренной, отвергающей крайности, в религиозно окрашенную политическую идеологию, прозводящую жесткую селекцию людей по критерию веры-неверия и легитимирующую крайние действия не только в отношении немусульман, но и собратьев по вере. Последнее наиболее характерно для ваххабизма.

ИА REGNUM: Как именно ислам оправдывает смертников, ведь самоубийство - тяжкий грех?

В самом Коране, Сунне и традиционном мусульманском богословии нельзя обнаружить обоснования атак смертников. В исламе существует явно выраженный запрет на самоубийство. С другой стороны, ислам проповедует идеал мученичества в качестве высшего религиозного чаяния преданного мусульманина. Религиозная легитимация терроризма смертников в рамках исламистской идеологии апеллирует к этому идеалу и, опираясь на метод аналогии и весьма шаткой в логическом плане интерпретации отдельных хадисов, пытается доказать, что смертник - не самоубийца, поскольку его мотивы носят совершенно иной характер - стремление стяжать мученичество, исполнить волю Бога (предписание вести джихад), защитить мусульманскую общину. В качестве центрального аргумента приводится аналогия между бомбистом-смертником и моделью поведения некоторых сподвижников Мухаммада из истории раннего ислама, которые во время сражения, не жалея своей жизни, проникали в гущу рядов превосходящего врага и гибли мучениками. Ясно, насколько натянуто выглядит это отождествление современного террориста, убивающего самого себя и в большинстве случаев выбирающего в качестве мишени гражданское население, с воинами раннего ислама, принимавшими смерть от руки врага и сражавшимся открыто на поле боя с вооруженным противником.

Слабость теоретической позиции сторонников "мученических операций" становится очевидной, если учесть, что их аргументация в значительной степени строится на "исключительных" принципах религиозно-правовой традиции ислама, которые по сути превращаются в основные. Среди них принцип "нужда делает запретное дозволенным" (к примеру, разрешение питаться свининой при угрозе смерти от голода), нормативно-правовые послабления при ведении затрудненных боевых действий против неверных (аргумент "живого щита", опирающийся на разрешенность в крайних случаях допустить побочный ущерб на стороне пленных мусульман во время боя, если противник использует их в качестве "живого щита").

Рассматривая проблему религиозной легитимации терроризма смертников, хотелось бы обратить внимание на следующий тревожный факт - в некоторых случаях "мученические операции" получают идейную поддержку со стороны официальных лидеров мусульманских общин различных стран (к примеру, однозначную моральную поддержку атак смертников исламистских движений Палестины за последнее десятилетие выразили верховный муфтий Египта в 1986-1996 годах, ректор университета Аль-Азхар Мухаммад Сайид ат-Тантауи, два его преемника - д-р Ахмад ат-Таййеб и шейх Али Гома, бывший верховный муфтий мусульманской общины Австралии Тадж ад-Дин Хамид аль-Хилали и некоторые другие титулованные и признанные богословы), что говорит о тенденции радикализации традиционного ислама в условиях непримиримых противоречий межцивилизационного характера (арабо-израильский конфликт в Палестине, доминирование западной цивилизации в лице США в форме открытого милитаризма на Среднем и Ближнем Востоке и пр.).

ИА REGNUM: Насколько важную роль в психологии террористов играет религиозный фактор? Способен ли осознать его роль мало- или вовсе не религиозный человек, которые составляют большинство сотрудников силовых структур и правоохранительных органов?

Религиозный фактор играет существенную роль в психологии и мировосприятии террориста, исповедующего радикальный ислам. Стоит отметить, что метафизические ценности ислама для него становятся тем духовным стержнем, который дает ему силы не только вступить в противоборство с гедонистически-расслабленным современным секулярным обществом, утерявшим веру в абсолютные ценности, но и волю к собственной "героической" гибели в случае атаки смертника. Религиозная вера придает террористической деятельности сотериологический характер. Страстное желание мученичества звучит не только постоянной мифологемой в пропагандистской характеристике "воинов джихада", но и часто выступает, переплетаясь с особого рода религиозно-гедонистическими мечтаниями (надежда на райские блага в явно материалистическом понимании), в качестве важной мотивационной основы психологии смертников. Провиденциальное ощущение истории и уклон сознания в сторону фатализма, частично снимающего ответственность за грех с сознании террориста, также производны от религиозного мировосприятия.

К сожалению, религиозные и ценностно-культурные аспекты современного экстремизма слабо осознаются и учитываются представителями государственной власти и силовых структур современного общества, исповедующего светские ценности. Поэтому важной задачей является налаживание взаимодействия ученых, экспертов с одной стороны и государственных и правоохранительных органов - с другой в области разработки практических мер по профилактике экстремизма, разработки контртеррористической стратегии с учетом широкого спектра политических и социокультурных факторов.

ИА REGNUM: Эрих Фромм говорил о деструктивности как об имманентно присущей части человеческой натуры (в православной терминологии мы рассуждаем об изначальной поврежденности человеческой природы в результате первородного греха). Не является ли расцвет терроризма, наблюдаемый в начале XXI века, иррациональным проявлением массовой воли к смерти, спонтанным выплеском этой внутренней деструктивности, тягой к некрофилии? А может быть, напротив, это стремление "быть", а не "иметь", желание максимальной самореализации в условиях повсеместного наступления глобализации и секуляризма?

Безусловно, подъем терроризма, начавшийся еще с XIX века (народнический терроризм в царской России, анархический терроризм в Европе и США, леворадикальный терроризм в Европе второй половины XX века и т.д.) и продолжающийся в новых формах в XXI веке (ведущая разновидность - религиозный экстремизм) имеет свои истоки не только в объективных социальных противоречиях, но также в иррациональных стимулах. Народнический терроризм в России и анархический терроризм можно оценить как продукт проявления бессознательных религиозных интенций в условиях распада христианского фундамента культуры - взрыва социального утопизма, своего рода мессианизма и эсхатологического восприятия истории (в свете социалистических идеалов).

Однако вряд ли стоит приравнивать терроризм, даже в виде атак смертников, к бессознательному влечению к саморазрушению и смерти, хотя такие оценки и присутствуют в ряде исламоведческих исследований. Например, Фархад Хосрохавар, написавший блестящую книгу об исламистском терроризме смертников XX - начала XXI веков, подобным образом оценивает подсознательную мотивацию массового движения смертников в среде басиджей в постреволюционном Иране во время военного противостояния с Ираком. Он утверждает, что басиджи были охвачены "смертоносной религиозностью", подсознательным влечением к некрофилии, вследствие краха утопических ожиданий (установления справедливой модели общества - Исламской республики), ненависти, отчаяния и чувства вины за то, что нравственно "нечистое" общество, частью которого они являются, не способно воплотить в жизнь высший идеал.

Здесь будет уместным вспомнить, что на Западе утвердился термин "суицидальный терроризм" (suicide terrorism) в качестве общепризнанного обозначения терроризма смертников. В нем в свернутом виде заключена определенная интерпретация фиксируемого феномена, которая иногда открыто артикулируется некоторыми из ученых - одним из подразумеваемых мотивов смертника является желание умереть. Американский ученый А.Спекхард считает что смертники - жертвы травмирующего психологического опыта, полученного в зоне социально-политического конфликта. Участие в террористической миссии для них - своеобразная "психологическая помощь", дающая избавление от невыносимых душевных ран.

Оценивать терроризм смертников подобным образом значит отождествлять его с психологическим понятием суицида, что в корне неверно. Религиозный экстремизм в странах распространения ислама и этноконфессиональных диаспорах мусульман в странах Запада имеет глубинные причины цивилизационного и духовного характера. Его можно оценивать как своего рода ответ на доминирование постхристианской цивилизации Запада, утерявшей четкие духовные ориентиры собственной культуры. Постмодерн - это эпоха, которая расправилась со всеми абсолютными ценностями и верой в объективную истину. Духовный нигилизм и ценностный релятивизм, распространяемые в глобальном масштабе западной постмодернистской цивилизацией наряду с "общечеловеческими" неолиберальными ценностями, сводящими всю социальную и экономическую деятельность к утилитарной логике, вызывают серьезное противодействие в массовом сознании народов мусульманского Востока. Религия в этих обществах все еще играет значимую роль. Более того, ислам по своей изначальной природе претендует на охват всей личной и общественной жизни верующего религиозным законом. Неудивительно, что возрождение исламских основ культуры после вынужденной секуляризации в XX веке в арабо-мусульманских странах иногда принимает форму социального утопизма в виде проекта тотальной исламизации государства и общества, оцениваемого в качестве панацеи от всех духовных и социальных бед.

Так что противопоставление движением исламистов метафизических ценностей ислама засилию постхристианских секулярных ценностей есть в своем роде попытка реализации экзистенциальной установки "быть" (в том числе в виде идеала мученика, готового умереть за веру) вместо "иметь" (потребительское общество, утерявшее метафизические ценности).

ИА REGNUM: В одном из интервью известный мусульманский богослов, муфтий Фарид Салман сравнил исламизм с наркоманией или шизофренией - заболеванием, природа которого не вполне ясна, а полное излечение - невозможно. Каковы методы борьбы с подобным состоянием? Исцелимо ли оно, или сравнение с душевным заболеванием неясной этиологии представляется вполне оправданным?

Продолжая мысль, высказанную в ответе на предыдущий вопрос, хотелось бы заметить, что движение исламизма, помимо внешних (вторжение секулярных ценностей в сакральное пространство традиционной культуры ислама) имеет также внутренние причины цивилизационного порядка. В современном мире цивилизация ислама крайне слаба, дезинтегрирована (отсутствие "стержневого" государства или государств в терминологии Сэмюэла Хантингтона), не имеет весомой роли во всемирном историческом процессе. Религиозный экстремизм - это реакция и на внутренний кризис исламской цивилизации, ее неспособность справиться с доминированием "безбожной" культуры, и обрести былое могущество. Ислам, претендуя на религию последнего Божественного Откровения и мировое господство (вспомним средневековую геополитическую концепцию мусульманских богословов, разделяющую мир на "земли ислама" и "земли войны", с которыми может быть лишь временное перемирие), в условиях современности утерял свою всемирно-историческую миссию. Это ситуация приводит к актуализации эсхатологических аспектов ислама. Метафизические ценности и миссия ислама при таких обстоятельствах требуют личного подвига для их защиты и свидетельства их истинности. Не удивительно, что идеал мусульманского мученичества, истолкованный в радикальном ключе, приобрел такую массовую популярность в странах, ощущающих себя заложниками западной геополитической и культурной экспансии.

Идейный экстремист демонстирует фанатический тип сознания, где религиозно-утопические мечтания переплетаются с ярко выраженной эсхатологической компонентой, а также личной гордыней. Исламизм формирует сознание элитарности и избранности у своих последователей как носителей "чистого" ислама (предполагается, что большая часть мусульманского общества - последователи искаженного ислама). Декларация подчинения себя только власти Аллаха и его божественных установлений на деле равноценна низвержению всех авторитетов и самопровозглашению самого себя единственным сувереном. В сознании религиозного экстремиста обесцениваются традиции, привычные, уже установившиеся формы общественной жизни, он желает их полного крушения. Восприятие себя карающим орудием Бога - вот его призвание. Спасти от такого душевного состояния, пожалуй, может только личное духовное перерождение. А предотвратить его может только верное духовное наставничество и приобщение к традиционным формам религиозной жизни.

ИА REGNUM: Возможен ли диалог с радикальными исламистами? Каков его предмет, учитывая, что цели светского общества и фундаменталистов суть вещи несовместные?

Думается, что такой диалог, несмотря на все сложности, возможен. Даже в чисто практическом плане для государственной власти важно разделять умеренное крыло исламистов от экстремистского, хотя граница между этими двумя идейными лагерями на самом деле весьма условна и не точна. К примеру, всемирно распространенная организация "Братьев-мусульман" официально выступает за мирную и постепенную реисламизацию мусульманского общества, при этом оказывая финансовую поддержку движениям исламского сопротивления, в том числе террористическим. Поэтому она и запрещена на территории Российской Федерации. С умеренными исламистами диалог возможен, но крайне ограниченный. Пожалуй, следует в этом вопросе присоединиться к позиции исламоведа Алексея Малашенко, высказанной в его статье "Два лика исламского радикализма". Суть ее такова: в стане исламистов, как и в любой политической структуре, есть как умеренные, так и крайние фракции, причем некоторые из них вполне способны к конструктивному диалогу.

ИА REGNUM: С каждым новым терактом все чаще высказывается мысль, что единственным методом борьбы с терроризмом (естественно, после операций силовых структур) является лишение его трибуны. Только тогда главная его цель - устрашение - не сможет быть достигнута. Как Вы оцениваете роль масс-медиа в достижении террористами чаемых ими результатов?

Современные средства массовой информации объективно усиливают эффект общественного резонанса, что играет на руку террористам. Но именно ценностные ориентиры СМИ, среди которых гипертрофированная тяга к сенсациям, бедствиям и катастрофам, сами создают спрос на экстремистскую деятельность. Введение цензуры здесь вряд ли решит проблему, поскольку будет граничить с замалчиванием всей правды о терроризме, а также создаст возможность тенденциозного освещения исторических фактов, исключающего критическое отношение к политической элите и государственным структурам. От косвенной пропаганды экстремизма мы можем прийти к идеологизации СМИ. Реформа СМИ, которая давно уже назрела - это перемена ценностных установок медиа-агентств и смена режима вещания от информационной агрессии к позитивно-созидающему настрою.

Другая сторона этой проблемы - реакция на экстремизм и информационные потребности самого общества. Терроризм опасен и наиболее деструктивен для общества, которое максимально дезинтегрировано, т.е. в нем ослаблены чувство социальной солидарности, социальные связи между людьми, возникающие на основе устойчивых ценностных ориентаций. В обществе, которое достатоно монолитно в плане культурно-ценностных аспектов, террористические акты могут способствовать его сплочению. Там, где существует существенный разрыв между властью и обществом, элитой и народом, а общество ценностно дезориентировано и полно социальных противоречий, терроризм получает наибольшей эффект общественного резонанса.

ИА REGNUM: Есть ли вообще действенные способы борьбы с террором?

Среди способов борьбы с самим терроризмом, а не психологическим эффектом от его последствий, может назвать следующие. Как показывает практика один лишь силовой путь борьбы с терроризмом не приносит успеха в долгосрочной перспективе. Массивные контртеррористические операции и военные действия в зоне региональных конфликтов, в результате которых страдают мирные граждане, лишь увеличивают моральную поддержку и социальную базу экстремистов. Одни поколения экстремистов сменяются другими, пока не решаются объективные проблемы политического, социально-экономического, межэтнического, межконфессионального и культурно-ценностного плана. Впрочем, достойно решить эти проблемы - самая сложная задача из всех остальных.

В любом случае, исправление ситуации нужно начинать с себя. Современное общество как на Западе, так и в России должно пересмотреть свои ценностные ориентиры и поставить цель сознательного возрождения основ традиционной культуры, восстановления своих святынь и нравственных устоев, в которых норма и девиация не смешаны друг с другом. Только подлинная духовность и идеалы святости могут быть надежным противоядием против любой бесовщины и экстремизма, который питается инфернальной энергией. До тех пор, пока в современной либерализированной культуре будут царить гедонические установки, она будет вызывать протестную реакцию у представителей более консервативных культур.

Еще одним фронтом борьбы с экстремизмом является идейный. Религиозный экстремизм может остановить просвещенный традиционный ислам, для которого характерна умеренность, трезвость и толерантность. Предотвращение дальнейшего распространения "культуры мученичества" радикального ислама может быть достигнуто только путем грамотного духовно-нравственного воспитания молодых поколений.

Беседовала Яна Амелина

03.02.2011

Источник: Regnum