О контурах будущей внешней политики России рассуждает Иван Тимофеев, принявший участие в очередном ежегодном заседании Международного дискуссионного клуба Валдай.
На фоне украинского кризиса и российской операции в Сирии сформировалось мнение о слабой предсказуемости российской внешней политики. Действительно, оба события стали неожиданностью даже для российских экспертов и политиков, не говоря уже о зарубежных наблюдателях. Сюрпризом оказалась скоротечность, жесткость и беспрецедентность подобных шагов в новейшей истории России.
Значит ли это, что российская политика в будущем будет столь же непредсказуемой? Нет. Сирия и особенно Украина стали «точками бифуркации» – переходом политического курса страны в иное качество. Новая конфигурация российской политики вырисовывается вполне четко, а значит, в будущем она будет более предсказуемой.
Но такая предсказуемость не гарантирует нормализации отношений с Западом. Более того, основные параметры внешней политики России будут определяться сохранением дистанции в отношениях с США и их союзниками. До украинского кризиса отношения Россия-Запад характеризовались нарастающим отчуждением при сохранении риторики и институтов партнерства. Неожиданностью оказалась скорость и глубина обрушения этих связей, хотя расхождения позиций и проблемы институтов были очевидны задолго до конца 2013 г. Шок от кризиса уже позади. Сегодня можно говорить по крайне мере о нескольких элементах российской предсказуемости.
Первое. Российская политика на западных границах будет носить оборонительный, а не наступательный характер. Вопреки фобиям многих восточно-европейских государств, вряд ли стоит ожидать каких-либо военных шагов против новых членов НАТО. Инциденты в воздушном, морском и киберпространстве будут повторяться. Угрозой здесь является эскалация в результате непреднамеренных столкновений. Но никак не заранее спланированных операций. Оборонные расходы, направленные на отражение «российской агрессии», будут с удовольствием потрачены генералами. Но их отдача в решении реальных проблем будет близка к нулю. Вероятна локальная гонка вооружений с обеих сторон и периодические обострения в балто-черноморском регионе. Военная активность по обе стороны границы будет рассматриваться как провокация и элемент «гибридной войны». В этом отношении стороны будут зеркально отражать друг друга.
Второе. Любая попытка военного и экономического проникновения Запада на постсоветское пространство будет восприниматься в России непропорционально остро. Если ранее подобное проникновение микшировалось партнерством, то теперь оно безоговорочно воспринимаются как игра с нулевой суммой. Постсоветское пространство воспринимается как арена геополитики, а не партнерства. Проблему усугубляет внутренняя слабость многих постсоветских государств. Они могут оказаться в кризисе и без заметного вмешательства извне. Но любой такой кризис чреват очередным витком конкуренции России и Запада, которые постараются воспользоваться его следствиями в своих интересах. И Россия, и Запад — заложники целого ряда слабых государств на постсоветском пространстве. Россия постарается решить для себя эту проблему путем совершенствования альянсов с наиболее стабильными постсоветскими странами и вовлечением более слабых (ЕАЭС, ОДКБ). Парадоксальным образом, Запад может выиграть от успеха этих альянсов. Роль других членов в них неизбежно будет высокой (особенно Казахстана и Белоруссии). Это позволит «усреднить» позиции в отношении внешнего мира и выйти на создание новой структуры отношений на принципиально новых условиях партнерства.
Третье. Ключевым доктринальным элементом внешней политики России станет идея противодействия анархии, распаду государств и сохранения государственного порядка. Эта идея будет противопоставляться теории демократизации как гаранта развития. Вокруг нее Россия будет выстраивать ситуативные или же долгосрочные альянсы с другими региональными и глобальными игроками. Она же с успехом может использоваться для внутренней аудитории. Россия вполне может взять на себя роль лидера консервативной мировой политики – осторожных, прагматичных изменений с опорой на особенности каждого конкретного государства. Концепция демократии в таком ключе тоже может быть повернута на сторону России – постепенная демократизация изнутри с учетом местных традиций вместо искусственной демократизации извне. В лице КНР Россия, вероятно, попробует найти партнера в продвижении данной доктрины.
Четвертое. Россия становится более активным военно-политическим игроком за пределами своих территорий. Однако эта активность будет носить точечный характер в силу ограниченности ресурсов. Помимо Сирии возможной точкой вмешательства России может стать выполнение союзнических обязательств в Центральной Азии в случае террористической угрозы со стороны базирующихся не территории Афганистана боевиков. Данное вмешательство будет осуществляться силами высоко мобильных частей и соединений при активном участии воздушно-космических сил.
Пятое. Россия будет предпринимать усилия по развитию новых региональных международных институтов, таких как БРИКС и ШОС. Функциональность и работоспособность этих институтов остается открытым вопросом. России придется искать оптимальные механизмы взаимодействия с крупными незападными игроками при том, что ни один из них не будет рвать отношения с Западом и формировать явно антизападные коалиции. Сама Россия сохранит экономические отношения с Западом и будет развивать их при том, что бизнес с обеих сторон уже заложил риски политических кризисов в свои планы и проекты. Экономическое закрытие России и ее выпадение из глобальной экономики — маловероятный сценарий. Относительно слабые экономические позиции будут компенсироваться весомой политической ролью страны. В этом контексте, попытки укрепить роль ООН и свое место в организации также будут свойственны российской политике.
Шестое. Институты европейской безопасности и ключевые договоры с участием России подвергнутся эрозии. Однако Россия вряд ли будет инициировать их окончательный демонтаж. Россия заинтересована в сохранении диалога с США в области стратегической стабильности. Но этот диалог с большой вероятностью будет сопровождаться развитием стратегических вооружений с обеих сторон. Украинский кризис создал крайне негативный прецедент политизации диалога в рамках таких базовых договоров как РСМД и СНВ. Этот прецедент окажет негативное влияние на будущий диалог.
Седьмое. Фактором российской внешней политики будет в растущей степени выступать состояние ее экономики и ожидания общества. Ресурс сплочения перед внешней угрозой недолговечен. Российская власть и бизнес вынуждены будут пойти на радикальные шаги по повышению своей эффективности. Кризис дает возможность реализовать реформы, которые были бы невозможны в условиях стабильности. Подобные изменения необходимы и для нового этапа наших отношений с зарубежными партнерами. Даже в условиях благоприятных политических отношений, сдерживающим фактором развития отношений все чаще становится состояние российской экономики. Ее реформирование должно открыть новые ресурсные ниши для экономического роста, хотя и чревато серьезными рисками. Способность государства гарантировать главенство закона и пространство для частной инициативы — одно из ключевых условий успеха реформ.
Сегодня и Россия, и другие игроки сталкиваются с процессами, которые они не могут контролировать. Религиозный радикализм, миграция, дезинтеграция государств — лишь малая часть. Рано или поздно это ударит по всем, а значит нам придется координировать свою политику и действовать сообща. Недавний кризис дает возможность выстроить новые параметры отношений России со своими партнерами.
Статья подготовлена для Russia Direct
Иван Тимофеев, К.полит.н., программный директор РСМД
23.10.2015
Источник: russiancouncil.ru
Tweet