Доклад Александра Князева, прочитанный на международной конференции «Политическая нестабильность в Афганистане осенью 2016 года: риски для страны и государств региона».

Основной конфликт, артикулируемый и доминирующий в публичном информационном и политическом пространстве — военный конфликт между политическими силами, действующими в легитимном пространстве (правительство в Кабуле, формально признанные политические партии, региональные лидеры и т.д.), и силами, относимыми к нелегитимным (движение «Талибан» во всем разнообразии его фракций, «сеть Хаккани», международные экстремистские и террористические группы). Попутно подвергая сомнению критерии «легитимности» и «нелегитимности», важно отметить, что разрешение одного только этого конфликта (военными и/или переговорными средствами) неспособно устранить глубинные причины нестабильности в стране.

Афганское и связанное с Афганистаном региональное конфликтное пространство имеет многослойную, многоуровневую структуру, в этом процессе переплетаются, оказывая влияние друг на друга, противоречия исторического и геополитического, геоэкономического и коммуникационного, цивилизационного и культурно-религиозного, во многих случаях — антагонистического, характера. Это определяет практическую невозможность разрешения данного конфликта имеющимся в распоряжении заинтересованных сторон инструментарием.

Само формирование афганской государственности в ныне признанных территориальных границах — факт в историческом плане достаточно поздний. Довольно уникальное, в значительной (пуштунской) части — остающееся родоплеменным, государственное образование Афганистан, декларируемое как унитарное государство, всегда довольно условно признавало верховную власть: короля, президента, государственного совета, в гораздо более высокой степени ориентируясь на безраздельную власть повседневного права — авторитет старейшин родов и племен, этнически общинных и региональных, духовных авторитетов. Эта ситуация лишь усугубилась последними десятилетиями афганской истории, утвердив разнообразие интересов различных страт общества и сформировав разноуровневые конфликтные зоны.

Конституционный и общеполитический конфликт в Афганистане, внешне выражающийся в несоответствии действующей политической системы конституции, и зиждущийся на основе договоренностей между Ашрафом Гани и Абдулло Абдулло, достигнутых под эгидой внешнего управления и при прямом посредничестве американских представителей, имеет уже свою историю. Созданная политическая система – классическое и, естественно, не вполне легитимное, двоевластие. Эта ситуация создает и будет создавать впредь casus belli для любых, оппозиционных по отношению хоть к Ашрафу Гани, хоть к Абдулло Абдулло, сил. Как и любое двоевластие, эта ситуация вызывает множество вопросов, особенно учитывая обилие политических сил, не задействованных в формируемом компромиссе.

В Кабуле изначально даже не скрывалось, что в ходе многомесячных околоэлекторальных торгов осенью 2014 года удалось лишь достичь компромисса между двумя этнополитическими группами афганской элиты, сумевшими в ходе кампании вырваться из череды других, обрасти дополнительными альянсами и стать выразителями двух из ряда основных сил политического процесса, действующих в легитимном поле и допущенных к выборам. Тем не менее, у условно признанного афганской элитой тандема Гани-Абдулло был определенный шанс придать конструкции устойчивость и проявить управленческую эффективность.

Основные факторы, помешавшие реализации этого шанса, имеют различные масштабность и значимость, среди них можно выделить следующие:

отсутствие у двух групп афганской элиты, договорившихся о распределении между собой управленческих функций и имеющихся ресурсов, какой-либо стратегической мотивации для эффективного и конструктивного развития. Программы как Ашрафа Гани, так и Абдулло Абдулло, изначально лимитированы краткосрочными интересами, находящимися в прямой зависимости от внешнего управления.

отсутствие заинтересованности в афганском урегулировании и эффективности афганских государственных институтов у внешних управляющих сил (в первую очередь, США, КСА, Катара, Турции). Более того, присутствует и прямой интерес многих внешних центров в продолжении военного конфликта.

фрагментированность афганской политической элиты, разнонаправленность интересов элитных групп и их прямая ангажированность разновекторными внешними силами.

зависимость афганских политических сил от внешних источников ресурсов (прежде всего, финансовых) и соответствующая их несостоятельность.

высокая степень криминализации как акторов афганского политического процесса, так и самого процесса в целом.

маргинализация части политической элиты, мотивированной на позитивное развитие и разрешение существующих конфликтов (частично находящейся в эмиграции).

неспособность правящей политической элиты отказаться от жесткой централизации системы государственного управления с передачей полномочий в регионы и, как результат, независимость от Кабула и неуправляемость многих регионов страны. Как одно из следствий этого — слабость многих регионов и их неадекватность в антитеррористической деятельности.

нерешенность конфликтных вопросов в межэтнической сфере, использование межэтнического конфликтного потенциала в узких интересах отдельных политических и этнополитических групп.

отсутствие стратегически продуманных внешнеполитических концепций, которые определяли бы конструктивное партнерство со странами, объективно заинтересованными в разрешении и урегулировании конфликтной ситуации в Афганистане, в участии в постконфликтном сотрудничестве с Афганистаном (Иран, Китай, Россия, страны Центральной Азии).

В этом далеко не полном списке факторов уже вполне очевидного кризиса самой политической системы можно выделить представляющие отдельный интерес в качестве ключевых.

Нерешенность конфликтных вопросов в межэтнической сфере – историческое наследие Афганистана, сегодня оно проявляется вплоть до открытого военного противостояния между сторонниками двух этнических в своей основе партий – «Джумбеши Милли» и «Джамиати Исломи», являясь отражением как конкуренции (прежде всего, региональной) этнических элит, так и заказом турецких спецслужб по продвижению на Севере Афганистана турецкого влияния и сопутствующей пантюркистской идеологии. Противостояние по линии «пуштуны-непуштуны» выражается, в первую очередь, между таджикскими в основе политическими партиями (в первую очередь, «Джамиати Исломи») и целым списком партий, отражающих интересы различных групп внутренне далеко не единой пуштунской общности. Фрагментация пуштунского этноса отражена и в самом факте существования движения «Талибан», а также в наличии таких структур как «Хезби Исломи» Гульбеддина Хекматиара. Недавнее соглашение между этой партией и кабульским правительством совершенно очевидно станет фактором роста внутрипуштунской конкуренции. Отдельной строкой должно рассматриваться положение хазарейской общины Афганистана, как и множество линий разломов внутри каждого из этносов.

Еще один из социально-политических разломов афганского общества – религиозно-идеологический. В обществе присутствуют как сторонники радикального религиозного пути развития, так и приверженцы светского пути развития по либерально-демократическому сценарию. Страна весьма неоднородна по степени религиозности, а учитывая такую специфику ислама, как его неизбежная интегрированность во все сферы жизни общества, этот фактор неизбежно оказывает существенное влияние и на политические процессы.

Этнорегиональная раздробленность Афганистана неизбежно делит общество на сторонников федерализации и приверженцев унитаризма, подразумевая и его сохранение применением силовых мерам центральным правительством. Федерализация Афганистана рассматривалась в свое время еще в советском руководстве — как вариант урегулирования межэтнических, этнополитических проблем и стабилизации ситуации в стране после вывода советских войск. В частности, изучалась возможность создания «в рамках единого Афганистана таджикской автономии на базе районов проживания таджиков с включением в нее территорий провинций Бадахшан, Тахар, Баглан, части Парван и Каписа», обсуждались вопросы представительства таджиков в высших органах власти страны и формирования Исламским Обществом Афганистана («Джамиати Исломи») «регулярных войск таджикской автономии с включением их в состав ВС РА». Отказ от подобного переформатирования Афганистана был связан как с пониманием конфликтности этой инициативы с преимущественно пуштунским правительством и окружением Наджибуллы, так и с осознанием высокой дисперсности расселения этногрупп и очевидной нереальностью администрирования по этнокритериям. Еще раньше идея федерализации Афганистана не была чужда Хафизулло Амину, мечтавшему о создании в стране по примеру СССР ряда республик: пуштунской, таджикской, белуджской и т.д.

Большинство политических партий Афганистана в своих официальных документах исключают саму постановку вопроса о предоставлении какой-либо формы автономии для любого из непуштунских народов. Такой вариант решения национального вопроса – объединение всех народов и народностей на базе исторически сложившейся государственности под флагом унитарного Афганистана – всегда был источником дополнительной напряженности в стране. Засилье пуштунов в высших эшелонах власти, пуштунская колонизация афганского Туркестана, подавление хазарейского восстания 1890-х гг., восстания узбеков под руководством Мохаммада Исхак-хана в 1888 г., насильственное обращение нуристанских племен в ислам, – все это поддерживало перманентное состояние антипуштунских настроений среди национальных меньшинств Афганистана и толкало их на путь сепаратизма и восстаний в конце XIX в. и на протяжении XX вв. И это было естественным отражением характерной для афганского общества неспособности к унитаризму. В то же время, по мнению ряда исследователей, этнополитический баланс афганского общества, начавший формироваться на рубеже XIX-XX вв., обеспечивался применением модели гегемонистского доминирования в сочетании с исторически установившимися, естественными механизмами интеграции и ассимиляции. Это создавало условия для постепенного преодоления трайбалистских и этнических противоречий в процессе модернизации афганского национального государства в его признанных границах (выводя вопрос о «линии Дюранда» в отдельную тему). Однако, эта модель этнополитического устройства была нарушена, начиная с военного переворота Мохаммада Дауда в 1973 году и в течение всех последующих периодов новейшей афганской истории. Внедрение новых, идеологических и политических компонентов подорвало не до конца устоявшуюся к тому времени (особенно в 1980-х годах) основу традиционного общественно-политического устройства Афганистана. С одной стороны, новый импульс получил процесс консолидации тех, кто прежде относился к этническим меньшинствам. Одновременно в этой среде начали оформляться и прообразы политических структур и движений, объединенных по принципам территориальной общности, ориентации на определенного лидера и на определенную внешнюю силу, противостоянии той или иной угрозе. С другой стороны, процесс разложения традиционного общественного строя и появление новых форм групповой идентификации и интеграции спровоцировал мощное противодействие, воплощением которого и стало движение «Талибан».

Решение же проблемы лежит, как представляется, в возвращении к вопросу о федерализации, но построенной не на принципах административного разделения по этническому критерию, а на естественном региональном делении Афганистана с учетом, в том числе, и этнических специфик.

Принципиально важным для определения стратегий выхода Афганистана из кризиса является определение основ внешнего партнерства.

Опыт функционирования американского проекта для Афганистана оказывается однозначно отрицательным с точки зрения национальных интересов Афганистана как государства. Российский (советский) проект для Афганистана завершился в 1988 году с подписанием Женевских соглашений, с тех пор Афганистан в российской внешней политике превратился в периферийный объект, основной интерес к которому декларируется с точки зрения вопросов региональной безопасности. Учитывая отсутствие объективных условий для возвращения России в регион со своим особым проектом (каковым был, например, приход Российской империи в регион в XIX веке) нынешняя российская региональная политика могла бы оптимизироваться, сосредоточившись на афганском направлении на формировании при участии союзников (Узбекистан, Таджикистан, Казахстан) «буферной зоны» на севере Афганистана, не ограничиваясь лишь отношениями с официальным кабульским правительством. Работа с реально имеющими необходимый потенциал региональными лидерами (и с регионами афганского Севера в их лице) – например, с губернатором Балха и лидером «Джамиати Исломи» Ата Мохаммадом Нуром – обеспечивала бы в приграничных провинциях фильтрацию целого ряда угроз, происходящих с афганского направления для стран региона и для самой России.

Работа с регионами не должна противопоставляться двусторонним межстрановым отношениям, и, более того, она была бы оптимальной в партнерстве с другими странами-соседями, объективно заинтересованными в стабильности в Северном Афганистане. Например, с Ираном, как имеющим заинтересованность в стабильности, так и обладающим немалым влиянием на еще одну из серьезных сил афганского Севера – партию «Хезби Вахдат», представляющую наибольшую военно-политическую силу шиитско-хазарейской общины.

Определенный потенциал содержит в себе и партнерство по афганской тематике с Китаем, для которого и афганский рынок, и транзитный потенциал Афганистана интересны именно в мирном, стабильном состоянии.

Важнейшая роль в подобном региональном партнерстве, безусловно, принадлежит Пакистану, который сам находится в весьма переломном состоянии, балансируя в своих внешнеполитических предпочтениях между традиционной ориентацией на Запад, арабские монархии и Турцию, и китайскими инвестициями. Активность российской внешней политики на пакистанском направлении могла бы стать тем сегментом общерегиональных политических процессов, который, помимо собственно российских интересов, мог бы помочь и решению вопросов стабилизации в Афганистане.

Александр Князев, д.и.н., действительный член РГО

20.10.2016

Источник: gumilev-center.af